В сегодняшний хмурый ноябрьский день,и соответствующее настроение мне захотелось вдруг перечитать некоторые стихи о нас и наших предках, о их судьбе.Предлагаю вам эти стихи.

Зиннер Петр Иванович

D a h e i m

Im ärmsten Dörflein,am Wolgastrande.
Da steht ganz draußen,bei Dorfesrande.
Ein ärmlich Häuslein ganz schief und klein.
Mit grünen Läden geputzt und rein.
Und vorn im Gärtlein-o blaues Wunder-
Ganz voller Blüten,ist der Holunder.
Und vor dem Gärtchen,zur Dämmerstunde,
Sitzt auf der Torbank,die Pfeif im Munde
Ein altes Männlein gekrümmt,gebeugt.
Um ihm zur seite nach vorn geneigt,
Ein altes Weiblein gar emlich strickend
Und zu dem Worten des Greises nickend.
Gemächlich fließen die leise Reden,
Dem Feld von nöten.
Die kleine Enkel zu ihren Füßen,sie treiben
Feldbau verteilen Wiesen;
Sie sä`n und ernten und hegen Sorgen,
Ob auch die Kühe heut`gut geborgen.
Der Greis beschattet mit seiner Hand
Die scharfen Augen schaut weit ins Land.
„Es kommt ein Fremder daher gegangen
Ist wohl ein Städter hat ein Verlangen.
Denn längst schon ,merk ìch`sieht er uns zu.“
Jetzt kommt er näher..schau,Mutter du !“
Da blickt das Weiblein nach eine Seite
Legt weg das Strickzeug,erstrahlt von Freude.
Sie eilt dem Fremden behend entgegen,
Will um den Nacken die Hände ihm legen.
Mein lieber Junge !- Ja,bist du`s denn ?!-
Wie unerwartet! Und auch ,wie schön !“
Ist das`ne Freude ! Ein Wiedersehen.
Das alle Nachbarn bald rundum stehen.
Das schiefe Häuschen nebst magern Felder,
Ist meine Heimat;dies -meine Eltern.
Doch,auch,die Lieben,sie sind nich mehr.
Das alte Häuschen scheint mir nun leer.
Doch ist die Stätte mir lieb und wert;-
Das Land der Kindheit-Der Väter Herd !

So Worsch (So war es)

Früher macht mir ka Sorge,
Was mir morge essa soll.
Do konnst du brate,backa,kocha
Do war alle Ecke voll.
Flasch und Butter ,Worscht und Schinke-
Im Lager war ka leer G`fäß,
Do war zu essa,war zu trinka,
Zum Butterbrot gab`s faula Käs.
Am Sontag oftmols kocht die Modder
Schnitzesupp mit Bollerklös,
Un backt drzu g`schlengte Kreppel,
Was Schnitzesupp un Kreppel hieß.
Zu Mittag manchmol kocht die Modder
Sauerkraut mit Höfekließ.
Schmelzt sie owedruf mit Butter
Jesus,Jesus! achherrjes !
Bohnenkaffe,Riwelkuche,
Ich kann euch sagen,des war gut.
Nor wenig hot mir noch die Wisse,
Wie mir Kuche backe tut.
Und dann die schöne Fastnacht,
Do word g`gesse un g`trunge.
Do hot`s im Dorf zum weit un breit
Nach Kreppel,Bline laut g`stunge.
Ja,des war a gute Zeits,
Do denk ich jetzt noch oft zurück.
Berühmt war sie von weit und breit.
Die Wolgadetsche Republik.

Woldemar Herdt

Vor der Abfahrt

Der Morgen graut. Die Pferde traben.
Das Lied der Räder weithin klingt.
Der Fuhrmann sitzt betrübt im Wagen,
sinnt nach, was ihm der Morgen bringt.
 

Sein Weib, gelehnt an schlappe Bündel,
wiegt ihren Säugling auf dem Schoß.
Im Wagen schlummern noch die Kinder.
Sie ahnen nichts von ihrem Los.
 

Sie ahnen nicht, warum im Felde
irrt herrenloses Vieh umher,
warum verlaßne Hunde bellen,
im Dorf die Häuser stehen leer.

Warum sie hin zur Wolga fahren,
wo schon die Barken stehn bereit,
warum sich dort die Menschen scharen,
da doch nicht aus die Erntezeit.
 

Am Ufer lassen sie sich nieder
von ruhelosen Nächten blaß.
Im Flüstertone immer wieder
hört man Gespräche vom Erlaß:
 

„Spione?" sagte Vetter Sander,
„ihr, Leit, wer hot denn die gesehn?
Un aber tausend Diversante,
des kann ich alles net verstehn.
 

Wu soll der Unrot sich verstecke?
Ein jedes Dorf saa Leit doch kennt.
Die Teiwlsbrut müßt doch vrrecke,
die Kreizgewittersackerment!"
 

„Wer weiß, wer den Erlaß geschrieben",
mischt Lehrer Glock sich ins Gespräch.
„Der Pfad, auf den man uns getrieben,
hat nichts gemein mit Lenins Weg."
 

„Erzählt uns doch mol Vetter Jaschke,
ich waas net, is die Geschichte wohr,
mr saat, dr Kaiser Nikolaschke
hatt' sowas schon in fufzeh vor?"
 

„Gewiß, ich war gerad in Balzer.
Dort hat ich 'n guter Russefreind.
Des war 'n großer Staatsvrwalter,
hot's immer gut mit mir gemeint.
 

Er saat, dr Zar un san Minister,
die unverschämte Hörnerteiwel,
die wollte alle Koloniste
lewendig in die Wolga treiwe.
 

Dr Kaiser hat schun unnerschriewe,
des war am zweite Februar,
nor hot dr Hund ne was gepiwe,
weil unser Gott drgege war."
 

„Dr Herrgott?" saat die Weiße Vike,
„des, Vetter Jaschke, stimmt schun net:
Dr Lenin un die Bolschewike
hun selmols unser Volk gerett'.
 

Dr Lenin, Leit, muß ich eich sage,
des war n schrecklich kluger Mann.
Der könnt' sogar die deutsche Sprache
noch besser als wie ich sie kann."

„Gewiß könnt' Lenin unsre Sprache,
so wohr, wie ich dr Hannes Frank.
Saa Motter stammte doch vun Kasan,
ihr Vater war dr Doktor Blank."
 

„Dr Abstamm hat doch nichts zu sage",
nahm jetzt das Wort der alte Hensch.
,,Dr Lenin war in alle Frage
vor alle Dinge immer 'n Mensch!"
 

„Mir brichte heit net do zu sitze,
wann Lenin noch am Leben war.
Was wisse mir dann vun dr Fritze?"
empörte sich Johannes Bär.
 

So sprach man, krittelte mit Galle
das ungerecht gedruckte Wort.
Dann hieß es: „Auf die Barken alle!"
Die Wolgadeutschen mußten fort.

Lagerleben

Die Nacht ist kalt und teuflisch lang.
Mich friert es an den Füßen.
Auch kommen noch die Wanzen an,
um Bruderschaft zu schließen.
 

,,Podjom!" der Kommandant schon plärrt,
eh Schlaf mich übermannte.
Aus ird'nen Schüsseln wird verzehrt
im Stehn die „Fischbalande".
 

Dann zählt man uns zum Tor hinaus,
gleich einer Herde Schafe.
Die Tajga fühlt sich hier zu Haus:
Sie liegt noch tief im Schlafe.
 

Vom kalten Nordlicht schneU'n empor
durch's Dunkel blanke Pfeile.
Verwundert fällt ein Meteor,
schreibt seine Abschiedszeile.
 

Wir schreiten hin im Gänsemarsch
mit Spaten und mit Picken.
Zwei Wächter gehen uns voraus
und einer folgt im Rücken.
 

Am Bauobjekt gibt man uns kund
die Arbeitsnorm der Taiga:
Drei Kubikmeter Wintergrund
bedeutet eine „Paika".
 

Wer dieses Solls nicht mächtig ist,
hat nichts „zu Haus" zu suchen.
Man hebt dem „Lauskerl" und „Faschist"
den Arbeitsmut mit Fluchen.
 

Die andern torkeln schon halb tot
zurück in die Kolonne.
Hier folgt das schwarze Abendbrot
der Menschen Trost und Wonne.
 

Im Dämmerlicht der Handel haust
mit Tabak, Brot und Hölzern,
Rings um die Lampen wird gelaust
in Hosen und in Pelzen.

Brief an die Geliebte

Mein lieber Schatz, ich liege krank.
Das Leben geht bergunter.
Der Sanitäter schaut schon lang
nach meinem Sachenplunder.
Die Armbanduhr, dein lieb' Geschenk,
vertauschte ich für Pillen.
Verzeih, wenn diese Tat dich kränkt,
um unsrer Liebe Willen!
Ich bin so arm. Zu diesem Brief
fehlt mir Papier und Tinte,
drum schreib' ich diese Zeilen schief
auf eine Birkenrinde.
Ein neuer Frühling zog ins Land.
Er brachte allen Frieden.
Den Menschen ist nach schwerem Kampf
ein Wiedersehn beschieden.
Nur du, mein leidgeprüftes Volk,
sollst in Verbannung bleiben.
Man zwingt uns mit der eignen Hand,
den Akt zu unterschreiben.

Рейнгольд Франк (род. в 1918 г.)

ДИТЯ-ПОПРОШАЙКА В СИБИРИ 1942 ГОДА

Идет, спотыкаясь,сквозь снег и буран
по сибирским дорогам немецкий пацан.
Родителей взяли, а в чем их вина?
А бабушка хвора, а ночь холодна.
Три для уже как ничего он не ел,
идти попрошайничать голод велел.
Язык ему чужд, и чужие места,
одно слово русское знают уста.
Он «хлеб» говорит у чужих ворот,
замерзшей ручонкой у рта трясет.
И гонят его. и кричат ему вслед:
Катись, попрошайка и дармоед!
Силы иссякли, болит голова,
и прочь из деревни бредет он едва.
Сквозь ветер и снег идти невмочь.
Опасны дороги в сибирскую ночь!
Плывут облака, и ветер гудит,
в снегу на обочине мальчик лежит.
Ручонки он к небу тянет без сил,
и белый саван его укрыл.

Трудармейцам посвящается.

В.Киллер. г.Абакан

Сегодня в прошлое не верится настолько тягостно оно....
Но шли в атаку трудармейцы на уголь,камень и бревно.
Губили нас не кубометры,надрыв души и сердца стон
Тоску носили злые ветры,тоску и смерть со всех сторон.
 

Не сторожила вражья пуля,не падал с воем "Фоке-вульф"
"Отчизна-Мать"в баранку гнула,вгоняла в гроб не тратя пуль.
Не понимаю,не приемлю,за что мне жребий пал такой?
Вы молча уходили в землю,и там не обретя покой.
 

И помнят Ленинские шахты и Соликамские леса
Норильска каторжные вахты погибших немцев голоса.
И стала жизнь сплошною болью,с тех пор как мне дано понять:
Народ мой,я-одно с тобою.Ты для меня-отец и мать!
 

И я теперь спустя полвека,от той трагической черты
Ищу и не найду ответа:народ мой,выживешь ли ты ?
Достанет ли ума и силы,всё превозмочь,сыскав пути
К священным дедовским могилам и вновь отчизну обрести
 

Собрать в кулак осколки нации и возродить себя в народ
Который даже в эмиграции в конце концов не пропадёт!
А здесь нам не на что надеяться, России немцы не нужны!
И уезжают трудармейцы из ставшей мачехой страны.

Владимир ШТЕЛЕ

Из цикла „Подслушаные монологи“

С таким акцентом необычным,
С такой печальною судьбой
Старик в толпе рускоязычной
Страшится быть самим собой.
А я боюсь его окликнуть
И соплеменником назвать,
И тенью рядом сним застыну
И буду стыд и страх скрывать.
Как научиться мне молиться,
Чтоб успокоиться на миг.
К каким богам мне обратиться
Коль чужд мне мой родной язык ?
Клубятся тучи в небе тусклом,
Сгоревших жизней это дым.
И в храме русском я на русском
Молитвы шлю богам своим.
Давно Поволжье ждёт дождя,
Земля лежит в ничейной зоне,
Но до сих пор глаза вождя
Суровы так и непреклонны.
Я чувствую тяжёлый взгляд
Моей державы и сограждан.
И буду сломлен я однажды
Мне сны об этом говорят.
Уходит из под ног земля,
Где до сих пор нас не признали.
Прощу и попрощаюсь я,
Неси судьба ,в чужие дали.
Мне по кисельным берегам
Бродить с неутолённой жаждой.
Но взгляд былых своих сограждан
Я буду чувствовать и там.

Нелли Ваккер

О б в и н я ю

Народом жестокость твоя не забыта.
Летели проклятья нам прямо в лицо.
Ты отнял у нас все права на защиту.
Поставил на имени нашем клеймо.
Бросал ты слова,леденящие душу.
Они,словно камни,летят и сейчас.
Ты плача и скорби народа не слушал,
Признать не желал невиновности масс.
Заставил терпеть нас морозы,лишенья.
Ты всех беспощадно ногами топтал.
Познали по воли твоей мы гоненья.
По воле твоей наш народ умирал.
С виной незаслуженной долго мы жили.
Обиду сквозь годы и смерть пронесли.
0,как беззакония всех нас душили !
Куда деспотизм и террор завели !
Когда же прийдёт долгожданная радость ?
Когда уровняют народы в правах ?
Кто с плечь наших снимет смертельную тяжесть ?
Когда справедливость увидим в делах ?

Перевод с немецкого Т.Басалаевой

Роберт Ляйнонен
Рюкзак

Идёт старик,несёт рюкзак,
Спина дугой-согнулся так.
Папаша !Разве есть нужда,
Носиться с ним туда-сюда ?
Cынок !И я когда-то шёл
По жизни налегке,
На сердце было хорошо
И пусто в рюкзаке.
Но постепенно за спиной
Расти рюкзак мой смог.
Набили финскою войной
Армейский вещмешок.
Взвалился груз войны второй,
И голод и мороз.
Через блокаду чуть живой
Я свой мешок пронёс.
Пятнадцать лет по ссылке вновь
Я свой рюкзак тащил,
И лищь за то,что мамы кровь
С рожденья получил.
В лицо мне плюнули сказав,
Что немец я и гад,
И эти тяжкие слова
Там,в рюкзаке лежат.
Но я рюкзак сквозь жизнь пронёс,
Как свой нелёгкий крест Христос,
Я не роптал,хотя немало
Прошёл опасных перевалов.
Не думай сын,что я один.
Нас много стариков,
Которым скоро не снести
Тяжёлых рюкзаков.
А если хочешь жизнь пройти
С разогнутой спиной,
Поройся в наших рюкзаках
И тайну их раскрой.
Пусть люди знают,что и как
Не зря же я тащил рюкзак
И сотни тех,чей скорбный путь
Вдруг оборвался где-нибудь.

Эдуард Альбрандт

АЭРОПОРТ

Аэропорт. Горою чемоданы.
И дети спят на выстывшем полу...
Мы улетаем... Ждут другие страны.
Решились! Не хватайте за полу!..
 

Печать тоски на лицах отрешенных,
В глазах надежды робкой огонек...
Мы улетаем, с нами наши жены
Да старики, кто в землю не полег.
 

Спасибо Вам за все, товарищ Сталин:
Вы подсказали нам, как надо жить.
Мы ждали много лет, мы ждать устали,
Пока вернут, что нам принадлежит.
 

Язык теряем, веру и обычаи,
И надо что-то делать поскорей...
Но Ваш закон на нас колючкой бычит,
Как проволокой Ваших лагерей.
 

Мы помним все.
Не стерлось! Не забыли,
Как ни за что загнали нас в тайгу.
Как сосны — мы, болезни — нас валили.
И дети умирали на снегу.

Как нас считали, ставя на колени.
Да по затылкам хаживал приклад.
Мы погибали, веря в светлый гений,
что нас вернет на Родину назад.
 

Прошли сквозь сито смерти
на две трети.
Рассеялись горстями по земле,
Но ждали, ждали, ждали полстолетья,
 

Что вспомнят вдруг о немцах -
                                              там, в Кремле.
Минуло полстолетия... Как страшно,
Что смотрят до сих пор как на врага.
А время островов немецких наших
Нещадно размывает берега.
 

А мы еще надеемся на что-то.
В глухую стену бьемся головой.
Оставить жалко землю, дом,
работу... И так охота быть самим собой!

По сути дела здесь и там чужие,
Но немцы мы, и нам не все равно!..
Терпенью научила нас Россия.
Но, черт возьми, кончается оно!
 

Собраться вместе надо бы скорей нам,
Покуда в нас хоть капля жизни есть.
А многие не Волгою, а Рейном
Любуются и нас жалеют здесь.
 

А там, на Волге, злобою сгорают,
Тревожатся, боятся до сих пор.
Но разве страшен тот, кто умирает?
А путь к здоровью тяжек и не скор.
 

И вот опять родные улетают.
Подумать можно: на подъем легки.
Но слезный спазм гортань пережимает.
И плачут, уезжая, старики.

Изверились. И снова раз за разом,
Давя раскатным ревом на виски,
Летит в закат крылатая «Люфтганза»,
Уносит тела нашего куски.
 

И новый рейс.
И снова слезы льются.
«Прощай!» — гудит по залам и углам...
Те — улетают. Эти остаются...
Душа и сердце рвутся пополам.